1. Имя
Джеймс Монтгомери
2. Возраст
44 года
3. Социальный статус
Психиатр в частной лечебнице для душевнобольных Сент-Мэри
4. Внешность
George Clooney
Объективно, Джеймс был некрасивым ребенком: тяжелым, неповоротливым... Похожим на упитанного, неловкого медвежонка, на которого кто-то смеха ради напялил цветастый ранец и галстук-бабочку.
К возрасту средней школы Джеймс изрядно вытянулся, заняв самый дальний ряд на общих фотографиях класса. И даже там его голова возвышалась над всеми, как купол: остриженный под машинку шар, венчающий тощую шею, торчащую из тесного ворота форменной рубашки. Крупные уши. Кустистые брови. Выдающийся нос. В общем, на ежемесячных музыкальных вечерах школы Святого Клемента желающие потанцевать с ним в очередь не выстраивались.
В старшей школе и на первых курсах колледжа фигура Джеймса опять претерпела серьезные, буквально алихимические изменения. Чахлый хлюпик Монтгомери изрядно увлекся боксом и набрал мышечную массу. Он тренировался ежедневно, работая над своим телом с тщательностью строителя, по кирпичику выстраивающего храм своей души. К двадцати годам это был массивный, атлетически сложенный молодой человек, все так же стригущийся под машинку… Глядя на него никто бы не подумал на отца-пианиста и мать-балерину, чего, собственно, Джеймс и добивался.
Он вообще старался максимально абстрагироваться от своего семейства, в котором всегда царила несколько… театральная атмосфера. Поэтому одевался без изысков, жесты и эмоции тратил скупо, и выглядел выпускником скорее военной кафедры, чем медицинской.
Путешествуя с миссией Красного Креста по странам третьего мира, Джеймс забросил регулярные занятия спортом и за пару лет потерял рельефную мускулатуру, которой так гордился. Зато приобрел хронический загар и некую поджарость, обусловленные суровыми условиями жизни. Про машинку для стрижки пришлось забыть – электричество было далеко не всегда и далеко не везде, поэтому Монтгомери приучился стричь сам себя, так, чтобы волосы не лезли в глаза. С того же периода практики у него остались пара татуировок и несколько шрамов, самый заметный из которых – на горле. Выпуклый, белесый и жуткий, как улыбка психопата.
Поэтому ныне, осевший на одном месте доктор Монтгомери предпочитает вещи с высоким воротом, чтобы не беспокоить пациентов. Свитера, водолазки, что-то, что выглядит достаточно строго и немного неформально. Ровно настолько, чтобы расположить к себе.
А располагать к себе Джеймс умеет. Гипнотическим голосом – низким и ровным, лишь слегка подкрашенным эмоциями, уместными к данному моменту разговора, обволакивающим собеседника как плотный сигаретный дым. Неторопливыми и плавными жестами, веско дополняющими слова. Обширной коллекцией улыбок – от вежливо-заинтересованной до по-хозяйски радушной. Всем своим видом уверенного в себе, сильного человека, в широкие ладони которого можно вложить свое безумие и упокоиться с миром.
Благополучно преодолев все ступени своего развития, Джеймс как-то незаметно для себя переступил через неизбежный кризис среднего возраста и достиг своего расцвета.
С годами он не обрюзг, как многие его коллеги. Наоборот, в нем появилась породистость, свойственная всем мужчинам, с размахом отгулявшим молодость. Физически крепкий, с безупречной осанкой и широким разворотом плеч — его можно было бы принять за рано вышедшего в отставку полковника, если бы не руки. Они с головой выдавали в нем врача: хваткие, но чуткие, с паучьи-ловкими пальцами, привыкшими добираться до самой сути.
Хотя в его нынешней работе руки были второстепенным инструментом исследования. В первую очередь доктор Монтгомери вцеплялся в объект изучения глазами — глубоко посаженными, темно-карими, будто вовсе без зрачка, столь же гипнотически-властными, как и голос.
Достойной оправой для глаз были тяжелые надбровные дуги, ярко выделенные густыми темными бровями. Морщины на загорелой коже почти не читались, заметно проявляясь лишь на лбу и классическими «гусиными лапками». Полуседая щетина и усы смягчали слишком строгие черты лица. Волосы цвета соли с перцем казались такими же колючими, как растительность на подбородке. Высокие скулы, прямой нос, четко очерченные губы — все вместе эти детали складывались в благородный профиль, который будет красиво стареть.
5. Характер
Уравновешенный, стойкий, флегматичный.
Джеймс сдержан в проявлении эмоций и, как правило, весьма немногословен. Уважает чужое мнение, но твердо стоит на своем. Упрям, как стадо ослов.
Не прибегает ко лжи даже в случае необходимости, но в совершенстве владеет искусством художественного умалчивания, позволяя людям додумывать то, что им удобно, исходя из имеющейся информации.
Предельно самодостаточен. Не смотря на обширный круг знакомых, никого не подпускает к себе достаточно близко для дружбы. Равнодушен по отношению человеческим недостаткам и слабостям, но ровно до тех пор, пока они его не касаются.
Джеймс всегда ставит свои интересы превыше всего – без крайностей и нарушений норм морали и этики, но весьма ощутимо для окружающих. Как и всякий рациональный эгоист ценит проявления доброй воли в свой адрес. На первый взгляд производит впечатление сухаря, но рядом с интересными ему людьми вполне комфортно сосуществует, может сойти за хорошего собеседника и тем более хорошего собутыльника.
Легко относится к деньгам и проблемам. Не отождествляет одно с другим. Многие правила и условности человеческой жизни считает несущественными и начисто игнорирует: не рассылает рождественских открыток, не умиляется чужим детям, не обещает «позвонить на днях».
Всегда доводит начатое до конца. Всегда держит слово.
Работу искренне считает делом жизни. Относится к ней максимально ответственно, умеет терпеливо ждать результатов и принимать тяжелые решения. Своих пациентов видит как сложные биологические механизмы, объекты для изучения и ремонта, если в этом есть необходимость. Каждого из них воспринимает как личность, но ни в ком абсолютно не видит живого человека. Не интересуется судьбой после выписки. Не навещает могил.
Жалость считает слабостью, сочувствует очень немногим, поэтому в определенных кругах считается человеком жестокосердным. Временами крут на расправу, но никогда не выходит из себя. Собственник до мозга костей, однако, четко разделяет свое и чужое. По отношению к «своему» требователен, строг и убийственно заботлив.
В личной сфере ведет за собой. Условностей и правил многих социальных игр (включая БДСМ) не понимает и не принимает, предпочитая свои методы. Редко применяет физическое воздействие, склоняясь больше к доминированию психологическому. Выстраивая линию поведения, исходит из склонностей и потребностей партнера, давая ему ровно столько, сколько хочет.
Не получает удовольствия от жестокости в ее чистом, примитивном виде, но любит пробовать на прочность, и время от времени заходит в этом слишком далеко.
Любит ставить себе цели.
Редко уступает.
Умеет добиваться.
6. Увлечения
Как и всякий канадец хорошо говорит на французском языке, вернее на его квебекском диалекте, не всегда понятном коренным жителям Европы.
В старшей школе и колледже активно занимался любительским боксом. До сих пор не прочь помутузить грушу или подходящего спарринг-партнера, но регулярностью эти упражнения не отличаются.
Довольно сносно играет на пианино, но редко демонстрирует это умение посторонним, чтобы избежать неприятных ему параллелей. Живую музыку любит послушать в исполнении других, и здесь разброс его вкусов достаточно широк — от средневековых баллад до экспериментального рока.
Держит пару шотландских сеттеров и тратит на них львиную долю своего свободного времени. Долгие прогулки, дрессировка, уход – этим он занимается исключительно сам, лишь на время отъездов доверяя их специалистам из питомника. Как результат: собаки его обожают и слушаются беспрекословно.
Коллекционирует алкоголь. Без особого фанатизма – не оставляет бутылки пылиться на полках, предпочитая распить интересный образец в хорошей компании. Но некоторые экземпляры бережет «до подходящего случая». Начал еще путешествуя с миссией Красного Креста, прибывая на новое место, всегда пробовал местное «горючее». Часть коллекции жива с тех самых пор. Разбирается в вине, умеет и любит мешать коктейли, знает наперечет места в городе, где хорошо готовят тот или иной напиток. Всегда рад пополнению своих запасов, о чем знают все более или менее знакомые люди.
7. Предпочтения
Бисексуал (4 балла по шкале Кинси), доминант
8. Биография
Джеймс Монтгомери родился в декабре 1970 года в пригороде Квебека.
И до сих пор неизвестно, чем руководствовались его родители, когда решили завести ребенка. Отец – выходец из Англии, темпераментный композитор, сделавший себе имя на произведениях, слишком рано причисленных к классике. Мать – амбициозная балерина, немного поблиставшая на сценах Европы и осевшая примой в театре родного города. Их роман был неизбежен. Бракосочетание стало самым ярким событием года. За жизнью молодоженов с придыханием следила светская хроника…
Возможно, таким образом богемная семейка решила утвердиться в консервативном канадском обществе. Может, они посчитали, что красивое и талантливое чадо – прекрасный объект для демонстраций на домашних вечеринках. Не исключено, что ими двигала благородная идея передать потомку свои гениальные способности. А так же вполне вероятно, что они просто перепили кларета на очередном приеме и забыли про контрацепцию.
Как бы то ни было, результат их совместного творчества оказался… далек от ожиданий. Маленький Джеймс не унаследовал ни львиной стати отца, ни утонченного изящества матери. И, как выяснилось со временем, особой склонностью к музыке похвастаться тоже не мог. По настоянию родителей он начал играть гаммы едва ли не раньше, чем говорить. Но дальше этого дело не пошло. Мальчик добросовестно повторял заученное, в упор отказываясь видеть «душу мелодии». Как и все, что в детстве навязывают против воли, упражнения на пианино были ему хуже горькой редьки. О чем он и заявил, когда проклюнулся характер. Случилось это лет в шесть.
После нескольких леденящих душу скандалов Джеймса окончательно и бесповоротно признали несносным мальчишкой. Родители его забросили. Примерно на то же время пришелся разлад в семье, супруги Монтгомери с головой ушли в карьеру. Отец отправился в длительные гастроли по Европе. Мать, оставившая балет после родов, занялась преподаванием в школе изящных искусств в Торонто.
Джеймс остался один в огромном особняке, под присмотром прислуги – нянечки, которая когда-то вырастила его мать. Соседи поговаривали, что служанка уже слишком стара… Однако, родителей мальчика вечно не было в городе, чтобы поделиться с ними опасениями. А ребенок всегда был опрятно одет, накормлен (даже чересчур), тих и воспитан. Учителя не могли сказать о нем ничего – ни хорошего, ни плохого. Сверстники обходили стороной его дом, искренне считая, что там обитают привидения.
Похоже, одно из них и разбудило Джеймса в ту ночь, накануне его девятого дня рождения. Мальчик вышел из своей комнаты за стаканом воды, запить ночной кошмар, и увидел, что весь второй этаж затоплен. Прошлепав босыми ногами по сырым коврам до источника катастрофы, он обнаружил нагое и неживое тело нянечки в переполненной ванне. Старое сердце не выдержало и остановилось, как часы, в которых кончился завод.
Тогда Джеймсу и в голову не пришло позвонить родителям – полузабытые, неизвестно где, они виделись ему скорее парой строк в школьном табеле, чем живыми людьми. Мальчик набрал три заветных цифры службы спасения и четверть часа до приезда кареты скорой помощи наблюдал за тем, как вода по лестнице перебирается на первый этаж. Зайти в ванну и завернуть краны над головой покойницы у него духу не хватило.
Супруги Монтгомери, поднятые по тревоге, прибыли как раз к похоронам. Время до этого их сын провел в детском отделении больницы, стойко перенося соболезнования и густо замешанную на жалости любовь всего персонала. В порыве скорби богемная чета решила воссоединиться. Но тут пришлось столкнуться с неожиданной сложностью – Джеймс, их плоть и кровь, почему-то не рвался обожать своих родителей.
Звездная пара, привыкшая к уважению и поклонению окружающих, очень тяжело восприняла угрюмое равнодушие собственного ребенка. Предприняв несколько безуспешных попыток подружиться, подкупить или заставить трепетать, они подыскали ему подходящую закрытую школу. Собственно, регулярной оплатой которой и ограничилось их влияние на его последующую жизнь.
Оказавшись в числе учеников славной школы Святого Клемента, Джеймс в короткие сроки отощал и озлобился. То, что началось с безобидного подтрунивания над новичком, переросло в полноценную травлю, когда выяснилось, что салага не признает чужого лидерства и не чтит неписанных правил школьного братства. Было тяжело.
Случись нечто подобное в современном мире, дело наверняка закончилось бы стрельбой по беззащитным мишеням. Но это было начало восьмидесятых. Рокки Бальбоа под гром литавров шел по планете. Под руку как раз подвернулась секция бокса… К концу школы Монтгомери не решался задирать уже никто.
Увлеченный изучением механизмов собственного тела, Джеймс выбрал колледж, специализирующийся на естественных науках. Поступление далось без труда – благодаря собственноручно заработанной спортивной стипендии.
На третьем курсе колледжа молодого Монтгомери приметил доктор Вальдер, читавший курс нейробиологии. Упорный в учебе, хорошо физически развитый, Джеймс прекрасно подходил на роль ассистента. Вопреки ожиданиям и детским страхам, проблем со вскрытием трупов не возникло.
Именно Вальдер настоял на том, чтобы Джеймс продолжил обучение в Америке, в Высшей школе медицины Кливленда, по праву считавшейся одной из лучших на континенте. Отбор был суровым. Чтобы повысить свои шансы, Джеймс записался в волонтеры Международной ассоциации Красного Креста. Это значило, что, помимо лекций и обязательной практики в городской больнице, Монтгомери принимал участие в подготовке и проведении миссий КК. Сон стал роскошью.
Само собой получилось, что после выпуска Джеймс не стал отсиживаться в ординатуре какой-нибудь тепленькой больнички. Он сорвался в Анголу с очередной миссией, помогать раненым во время массовых беспорядков. Потом были горящие леса в Индии. Теракт в Боливии. Последствия урагана на восточном побережье США. Землетрясение на Тайване.
Про узкую специализацию пришлось забыть: Джеймсу довелось делать все, что может и не может врач. Миссии работали по принципу конвейера, в первую очередь тратя силы и время на тех, кто сможет вернуться к нормальной жизни с минимумом физических повреждений. Монтгомери быстро понял, что всех спасти невозможно. Но часто, слишком часто ему приходилось отправлять в центры реабилитации условно-живые человеческие оболочки с пустыми глазами.
Сломанные. Уничтоженные. Стертые.
Люди, которым нужно нечто большее, чем сесть в круг и поговорить о случившемся, чтобы снова стать собой.
Работа с такими пациентами подтолкнула его к идее получить специализацию по психиатрии. Так сложилось, что именно тогда Хлоя сообщила ему, что беременна и собирается оставить ребенка. Они работали плечом к плечу несколько месяцев, пару раз снимали вместе стресс, никакой запредельной любви там и в помине не было... Тем более учитывая слухи, которые ходили о Монтгомери и одном из координаторов их миссии.
Джеймс настоял на том, чтобы они с Хло вместе вернулись в Америку и обосновались в Нью-Йорке. Они поженились, не питая особенных иллюзий по поводу этого союза — Джеймсу нужно было гражданство США, чтобы продолжить обучение по выбранной специальности. Хлоя получила достойного супруга, которого могла демонстрировать многочисленным религиозным родственникам.
Монтгомери с головой погрузился в учебу и практику в психиатрическом отделении госпиталя Святой Елены в Бронксе. Воспитанием сына он практически не занимался. Личной жизнью жены не интересовался и сам никогда не попадался на горячем.
Через год после того как Джеймс получил заветное членство Американской ассоциации психиатров и психотерапевтов, за пару дней до Рождества, Хлоя умерла при довольно странных обстоятельствах. Пошла вечером выпить кофе с подругой и не вернулась. Утром позвонили из полиции, попросили приехать на опознание.
Ее нашли в парке — миссис Монтгомери зачем-то пришла на закрытую в зимний период смотровую площадку, поскользнулась на обледенелой дорожке и упала в овраг. Глухое место, открытый перелом ноги, тонкое пальто, разряженный мобильный телефон... Смерть наступила в результате переохлаждения, женщина замерзла часов за пять. Скверный конец.
Джеймс проходил по делу сначала подозреваемым, потом свидетелем. В кругу коллег и знакомых своими догадками на эту тему не делился, скорбел с достоинством. И стоически отражал нападки родственников жены, пытавшихся забрать ребенка.
Через пару месяцев все оформили как трагическую случайность. Джеймс получил единоличную опеку над сыном. Не то, чтобы он рвался стать лучшим в мире отцом... Но уделял ребенку достаточно внимания, периодически сверяясь с книгами по педагогике и детской психологии. Мальчик рос прекрасно физически и психологически развитым, коммуникабельным, целеустремленным. Особой семейной близости между младшим и старшим Монтгомери не было. Ни тот ни другой от этого не страдал.
Когда мальчик подрос, Джеймс решил найти ему хорошую частную школу подальше от Нью-Йорка. Подходящее учебное заведение нашлось в Брансуике, с перспективой дальнейшего поступления в Боудин-колледж. Отправив сыну учиться, сам Джеймс осел в Ладлоу, где располагалась большая, хоть и несколько запущенная психиатрическая больница. Работать под знаком креста доктору Монтгомери было не привыкать. А строгость порядков он считал скорее преимуществом, чем недостатком.
За пару лет он обосновался в городе — купил дом, завел собак и кое-какие знакомства, ни с кем особо не сближаясь. Ничего странного вокруг не замечал. Всему и всегда мог найти логическое объяснение.
Жизнь шла своим чередом, как хорошо отлаженные часы.
9. Связь со Страной Чудес
Не имеет
10. Как часто планируете появляться?
По мере желания и необходимости
11. Связь
12. Пробный пост
Ногти.
Кучка обрезков, похожая на грязно-серую стружку.
Не лучшая приправа для яичницы...
Джеймс оторвал взгляд от своей тарелки и медленно оглядел одноклассников, сидевших с ним за одним столом. Мальчишки ели, болтали, обменивались мелкой контрабандой... На хлюпика Монтгомери никто демонстративно не обращал внимания.
Джеймс поджал губы и отодвинул от себя яичницу. К кофе он даже не прикоснулся — если еда испорчена, то и в кружке наверняка какой-нибудь сюрприз. Кое-как счистив с тоста подплавленный кусок масла, в который кто-то высыпал карандашную стружку, изгой невозмутимо захрустел хлебом.
Нельзя показывать, что провокация удалась. Иначе травля станет жестче. Мучители начнут бесноваться, как гончие, почуявшие кровь. Тогда придется совсем туго.
Закончив завтрак первым, Джеймс встал из-за стола с подносом в руках, словив пару издевательских смешков в болезненно-прямую спину. Молча прошел мимо скучающего дежурного преподавателя к окошку приема посуды. Выслушал порцию упреков из-за испорченной еды и быстрым шагом покинул столовую. Нужно было успеть прийти в класс раньше остальных, чтобы не нарваться на неприятности в коридоре.
***
Монтгомери мыл руки склонившись над раковиной, когда ему в голову прилетел комок туалетной бумаги. Джеймс обернулся, проследив за ним глазами. И искренне понадеялся, что бумага была чистой.
Шарик-снаряд прокатился по кафельному полу и замер в трех шагах от своих создателей. Четверо. Рубашки навыпуск, шакальи улыбочки, все ниже ростом, но крепкие...
Они шептались и посмеивались, поглядывая на него. Ждали реакции.
Дыхание перехватило от ярости, будто чья-то рука до хинной горечи сжала шею. Монтгомери стиснул кулаки. Отчаянно хотелось подойти, нависнуть над самым наглым, запихнуть ему в горло эту гребаную бумагу со словами «ты уронил», но...
Это самоубийство. Окружат и будут толкать туда-сюда, как мяч на тренировке. А когда упадет — пнут пару раз, вяленько так, скорее вытирая ноги, чем причиняя боль. И оставят на полу, по крошкам собирать раздавленное достоинство.
Так уже бывало. И дело не в том, чтобы драться и проиграть. Дело в том, что с изгоем никто не станет драться честно. С тем, кто вне общества, можно не соблюдать правила и мутузить его всей толпой.
Весело же. Чертовски весело смотреть на хлюпика, бессильно сжимающего и разжимающего кулаки, краснеющего, проглатывающего оскорбление как комок, вроде того, что валяется на полу. Так весело, что в ушах Монтгомери колокольным боем звучал громкий гогот, которым его провожали, когда он выбежал за дверь.
***
Минут за пять до звонка Джеймс незаметно встал из-за стола и отошел за стеллажи, делая вид, что ищет книгу. На его маневр никто не обратил внимания – одноклассники сидели в стороне от него, общей кучкой, под присмотром очередного дежурного преподавателя.
До восьми вечера класс должен был самостоятельно заниматься в библиотеке. Потом звонок и свободное время до отбоя – в пределах спален.
Монтгомери хронически не переносил переполненные коридоры, в которых тычки и подножки будто из стен вырастали. Поэтому обычно ждал за полками, когда все уйдут и выходил лишь тогда, когда в школе станет тихо. По правилам, сопровождавший их учитель обязан был проследить, чтобы все ученики покинули библиотеку и направились к себе. Но практика показывала, что наставники пренебрегали своими обязанностями и в этом…
Отзвенел восьмичасовой.
Возглавляемая преподавателем, толпа мальчишек повалила на выход.
Свет погас, библиотека погрузилась в мягкий майский полумрак.
Джеймс сидел на корточках, прислонившись спиной к стеллажу и, полуприкрыв глаза, слушал коридоры. Кровеносная система школы.
Сколько же в ней мусора…
Монтгомери не знал, чего в нем больше – злости или усталости от всего этого. Отступать некуда. Идти против течения не хватало сил. Как отвадить их от себя? Как сделать так, чтобы все кончилось?
«Я просто хочу, чтобы все прекратилось…»
Когда шум за стеной поутих, Джеймс выбрался из своего укрытия и вытащил припрятанную под скамьей сумку с учебниками. Тихой сапой подобрался к выходу, осторожно потянул на себя ручку массивной створки дверей… Раз. Другой. Сильнее.
Двери не поддавались.
Полноценного замка на них не было. Однако, из-за сквозняков, гулявших по старому зданию, почти все двери и окна были снабжены массивными щеколдами. Обычно их задвигали на ночь, но сегодня кто-то позаботился об этом раньше.
Наверняка зная, что изгой останется внутри.
Джеймс пару раз пихнул двери хилым плечом, заранее понимая, что ничего не выйдет. Можно подать голос, разумеется. Вероятнее всего, его даже услышат и выпустят. Но тогда вся школа без исключения будет знать, что изгой звал на помощь.
Монтгомери долбанул по створке кулаком и тут же заплясал, дуя на разбитую руку. Кое-как успокоив боль, затравленно огляделся на затопленное тенями огромное помещение.
Тенями, так похожими на горячую мыльную воду, растекающуюся по ковру…
Решительно сбросив с плеча сумку, Джеймс отправился исследовать помещение. Он же не боялся призраков, в конце-то концов.
Довольно скоро он обошел весь читальный зал. Перебрался в комнаты, где хранились книги, выдаваемые по записи. Сунул нос в каморку, где отсиживался хранитель библиотеки, когда не занимался своими прямыми обязанностями. Там, среди подшивок газет и груд старых учебников, Монтгомери обнаружил настоящее сокровище.
Телевизор.
В комнате отдыха был такой же, даже побольше. Но включали его строго по часам, тщательно следя за демонстрируемыми передачами. Для остальных учеников это не было проблемой – они ходили в кино на выходных, у многих были дома видеомагнитофоны… Джеймс, которого не забирали на каникулы, не мог вспомнить, когда в последний раз смотрел то, что хотел.
Вляпавшись в паутину, Монтгомери нашарил на стене розетку и включил ящик в сеть, увернув громкость до минимума. Экран разогрелся. В кадре появился мужчина с разбитым лицом, кормящий черепашек…
До конца фильма Джеймс прилип к экрану, почти не дыша. Морщился на корявые диалоги, в три четверти состоящие из сленга. Нервно вздрагивал каждый раз, когда звенел гонг и смачные удары градом сыпались на полуголые тела боксеров. Отчаянно болел за главного героя, который так и не выиграл бой…
Но он победил!
В этом не было никаких сомнений, Монтгомери был твердо уверен, что Рокки победил, что бы там не насчитали судьи. А как он отправил Костолома в нокдаун в первом же раунде! Как он дрался! Не смотря на то, что в него почти никто не верил…
Это было запредельно круто.
Проводив последнюю строчку титров, Джеймс отключил телевизор от питания и принялся нарезать круги по каморке, меся кулаками воздух перед собой, подражая боксерам.
Уже давно прозвучал сигнал к отбою, но Монтгомери и думать забыл про сон. Он забыл про то, что его заперли, про все гадости и мерзости прошедшего дня, раз за разом прокручивая в голове самые яркие сцены фильма.
Сердце билось гулко и громко, эмоции хлестали через край.
«Рокки мужииик. Рокки крутой мужик. И если бы его только посмели задеть, он устроил бы им такую взбучку! Не смотря на то, сколько их на одного…»
…Ранним утром, не спавший ни минуты Джеймс дождался уборщика, открывшего щеколду. И, пока тот возился с тряпками и ведрами, незаметно выскользнул за дверь.
Теперь он знал, что ему следует делать.
***
Не смотря на твердую решимость, осуществить задуманное оказалось запредельно сложно. Несколько дней Джеймс ошивался рядом со школьной секцией бокса, ловя на себе косые взгляды старшеклассников. Раз за разом он тянулся к ручкам дверей, но они казались ему неприступнее запертого выхода из библиотеки.
Понадобилось собрать в кулак всю волю и решимость, чтобы приоткрыть створку буквально на пару градусов и просочиться внутрь.
Все было как в фильме.
Дюжина парней в одинаковых трусах до колен, разгоряченные, потные, лупили кулаками в перчатках подвешенные к потолку снаряды и друг друга.
Воздух был переполнен звуками ударов и деловитыми вскриками секундантов, запахом устилающих пол опилок и валявшихся повсюду мокрых полотенец.
Упоительно.
Каким-то особым чутьем Джеймс выбрал парня, наблюдавшего за чужим поединком у края ринга. Дрожа поджилками, Монтгомери подошел к нему и негромко промямлил:
- Извините... Я хочу записаться в секцию.
Наблюдатель и ухом не повел, продолжая стоять к нему спиной. Тогда Джеймс повторил свои слова громче. Ноль внимания. В третий раз Монтгомери почти закричал… И по закону подлости его вопль пришелся на редкую секунду затишья. На него обернулись все люди, находящиеся в зале.
Под градом любопытных взглядов изгой нахохлился, но не сдвинулся с места. Для себя он уже решил, что ни за что не уйдет без победы. Как Рокки.
Парень, к которому он обращался, неторопливо обернулся. Смерил хлюпика насмешливым взглядом. И процедил, растягивая слова:
- Хор этажом выше.
Джеймс набрал полные легкие воздуха и повторил, решительно глядя собеседнику в глаза:
- Я хочу заниматься боксом.
Странно, но в этот раз Монтгомери, привыкшему смотреть на всех сверху вниз, пришлось задирать голову. Его собеседник был не по-боксерски высок, массивен, и от души облит одеколоном на основе лавра.
На петушиную смелость Джеймса он добродушно хмыкнул:
- Да ну?
Подцепив двумя пальцами тонкое запястье Монтгомери, боксер поднял его повыше, разглядывая на свет как редкую диковинку.
- Какие спичечки… Такими руками ты и котенка не одолеешь.
Окружающие посмеивались, глядя на него. Совсем как одноклассники. Совсем как люди в фильме, которые не верили в новичка, выходящего на бой против чемпиона.
- Дайте мне шанс, – Джеймс сжал руку в кулак, вырывая ее из крепкой хватки пальцев, – Я докажу, что могу научиться.
- Ну хорошо… - собеседник развел руками, веселым взглядом окинув наблюдавших за разговором людей, – Для начала… Видишь вон те блины?
Монтгомери нашарил глазами указанную стопку больших чугунных кругляшей, лежащих на полу рядом со штангой.
- Пронеси хоть один до выхода из зала и тогда мы тебя возьмем. Окей?
Джеймс недоверчиво уставился на боксера, но тот выглядел вполне серьезным. Прислонившись спиной к столбику ринга, он скрестил руки на груди и принялся наблюдать за тем, как хлюпик осторожно, бочком, подходит к силовой скамье.
Подцепив пальцами огромную холодную блямбу, Монтгомери выдохнул и потянул ее на себя. Ничего не произошло. Чугунная шайба казалась тяжелее самой гравитации.
Смешки за спиной стали громче. Разозлившись, Джеймс рванул на себя снаряд, и тот, о чудо, отделился от общей стопки.
Пошатываясь, Монтгомери прижал заветный пропуск в мир бокса к груди и попер его на выход, обливаясь потом.
Это было, как заново учиться ходить, как шагать против стремительного течения…
Кровь шумела в ушах. Шаги были не больше мышиных.
Но Джеймс, не останавливаясь, продолжал идти к дверям, под одобрительный свист и подбадривающие крики.
Грудью прорвавшись сквозь створки, как бегун сквозь финишную ленту, Монтгомери обернулся и победно глянул на всех собравшихся в зале. Его собеседник вышел вперед, широко улыбнулся и тут же сердито рявкнул:
- Вынос инвентаря из зала запрещен! Я сообщу директору…
«Но вы же сами велели…»
Блин едва не вывалился из ослабевших рук. Джеймс стоял, прибитый к полу несправедливостью, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы жгучей обиды. Впервые за несколько лет он готов был разреветься прилюдно.
Сморгнув слезы, Монтгомери угрюмо уставился в пол и понес драгоценный снаряд на место, решив разобраться со своими соплями и разбитыми мечтами наедине.
Он не доставит этим людям удовольствия издеваться над собой.
Больше никому никогда не доставит.
Даже если не станет боксером.
Чуть не прищемив пальцы, Джеймс положил блин на место. И тут же схлопотал дружелюбный хлопок по плечу, от которого едва не брякнулся оземь.
- Ладно, не злись, мы всегда так подтруниваем над новичками… Приходи завтра, посмотрим, что из тебя получится.
Только что полностью уничтоженный, Монтгомери ошеломленно уставился на улыбающегося парня. И, не в силах поверить своей удаче, робко, очень робко улыбнулся в ответ.
Его взяли.
Ему дали шанс.
Так же, как итальянцу-оборванцу.
***
С того дня и до выпуска Джеймс всегда хранил под подушкой почтовую карточку с рекламой фильма и несколько хрупких листочков лавра.
Отредактировано Джеймс Монтгомери (28.06.2014 17:57:04)
